Мансур Мулдакулов – профессиональный переводчик. Свободно переходит с казахского на русский, с русского на узбекский, с китайского на английский языки, и говорит даже на украинском. В свое время переводил не только первому казахстанскому послу в Пекине Мурату Ауэзову, ему повезло работать и с президентами разных стран, с китайскими генсеками, министрами.
Он был свидетелем становления казахстанской дипломатии, но и сегодня остался в душе большим романтиком – сочиняет стихи, проводит кулинарные и экологические фестивали и… слушается папу, который считает, что его 51-летний сын все еще мальчишка, которого надо держать в строгости.
«Родился я в Ташкенте, но корней своих казахских никогда не забывал», – говорит Мансур и подтверждает это кратким раскладом фамильного древа.
Земля его предков в Кызылординской области, станции Шиелi, Тартогай, Байгекум. В 1937 году друг предупредил его деда, что он в расстрельных списках – мулла с образованием, полученным в турецкой Бурсе, был подходящим для репрессий кандидатом. Деду пришлось бежать из Казахстана, и он с молодой женой схоронился в ташкентской мечети. Там в 1943 году родился отец Мансура.
Папа, мама и Мансур
А мама – сирота, ее отец погиб на фронте, а бабушка скончалась вскоре после получения «похоронки». Вместе с братом она попала в Каскеленский детдом. В восемнадцать лет выпускница детского дома поступила в Ташкентский Средне-Азиатский Государственный Университет (САГУ), где познакомилась с будущим мужем.
Родственники со стороны мамы, нагашылар – аргыны из Караганды, Агадыря. Отец – кыпшак.
Мансур
«В семье я старший ребенок, после меня появились на свет сестры Сауле и Маншук и брат Нурлан. Среднее и высшее образование я получил в Ташкенте. Закончил факультет восточных языков», – говорит Мансур.
– Почему восточные языки? Дань моде? Кто повлиял на ваш выбор?
– Я закончил школу в 1984 году, тогда советские войска находились в Афганистане. Мой дядя, служивший в этой «горячей точке», в начале лета привез раненых в Ташкентский госпиталь, навестил нас и сказал о том, что там очень нужны переводчики, и посоветовал поступать на афганское отделение, что я и сделал. Но на экзаменах в университет не добрал баллы, чтобы поступить на переводчика языков пушту и дари. В то время самые популярные восточные языки на факультете – арабский, персидский, афганский и группа индийских языков. На кафедру арабского языка можно было поступить только по звонку «сверху», и группы были сильно укомплектованы, по 20-25 человек.
В общем, после неудачного сочинения и тройке по истории меня и еще двух недобравших баллы абитуриентов записали на кафедру китайского языка. В то время никаких отношений с Китаем у нас не было, так что язык не считался востребованным. А студентов-арабистов через год учебы в ТашГУ отравляли на 2 года в Иорданию, Египет, Ливию и другие страны. Китайский язык в то время преподавали только в нескольких вузах Советского Союза. Это МГУ, Университет дружбы народов, МГИМО в Москве, в Ленинграде, Киеве, Чите, Владивостоке и Ташкенте. А вот в Алма-Ате выучиться китайскому было негде. Обучение китайскому языку в Казахстане началось только в 1990-х годах, первые кафедры были открыты в КазГУ и Чимкенте.
«В те годы ни у кого не было иммунитета от службы в армии, – вспоминает Мансур. – Студент ты или простой работяга – армия ждала всех. Меня призвали в 1985 году. Служил в Грозном, в Ханкале. Это был отдельный батальон ПВО и ВВС, я попал в роту охраны и химической защиты». Кстати, армия дала ему и украинский язык: более 80% сослуживцев были из Западной Украины, из Львова, Ивано-Франковска, Тернополя. Они говорили только на «мове». Так к его казахскому, узбекскому, русскому, английскому потихоньку добавился украинский: «Когда наступил дембель, пацаны мне так и сказали: «Навіщо тобі потрібен тiт Ташкент? Поїхали зараз з нами в Україну. Ми тобі знайдемо гарну дівчину. Одружуємо тебе. І будеш ти жити у нас розкошуючи». А я им: «Мене вдома тато і мама чекають. Їхати треба. Я ж старший!».
– Между тем приближался 1986 год, трагический декабрь…
– На момент призыва я был кандидатом в члены КПСС. Помню, стою на посту, проходит колонна автомобилей, и меня снимают с караула. Комбат говорит: «Сынок, отдыхай», а я не могу понять, в чем дело. На следующий день все повторяется – никто не будит, на зарядку не гонит. Потом меня и еще двух казахов вызвали к замполиту, он и говорит: «В Алма-Ате происходит буча, казахи русских убивают. Мы вам даем увольнительную, если получится – позвоните родным, но не гарантируем, что дозвонитесь». Потом замполит сообщил, что у меня не получится вступить в партию. Не судьба! Как с афганским языком… Кстати, после вывода войск из Афгана многие ребята, учившие пушту и дари, остались «не при делах».
– Мансур, когда впервые попали в Китай?
– Осенью 1988 года. Это был исторический год. В мае Горбачев совершил свой исторический визит в КНР, встретился с Дэн Сяо Пином, они решили развивать советско-китайские отношения. И первым шагом на этом пути стал обмен студентами. Студентов, изучающих китайский язык в разных университетах страны, собрали в Министерстве образования в Москве, чтобы напутствовать на хорошую учёбу и подобающее поведение, заодно сообщили, что за границей нас будут пытаться завербовать различные спецслужбы, в том числе западные. Но мы не должны поддаваться на эти происки и стоять как кремень патриотизма и любви к Родине. Тем более, что произошли события на площади Тяньаньмэнь – «вследствие тлетворного влияния Запада».
После Тяньаньмэня нас решили не оставлять в столице и распределили по всему Китаю. Четверо из нас поехали в Чунцин. Когда я вышел на перрон вокзала и впервые услышал сычуаньский диалект, то совершенно ничего не мог понять. У меня был шок! Я думал: «Куда я попал? Я же ни черта не понимаю?». И вдруг появляются два «ангела» и говорят на понятном мне китайском языке: «Здравствуйте, советские студенты! Мы работаем в Отделе международных связей Сычуаньского Института иностранных языков». Эти ребята объяснили, что говорят они на общепринятом на всю страну «путунхуа». А сычуаньский диалект – один из восьми сильнейших в стране.
Первую неделю я общался с иностранными студентами – немцами, перуанцами, корейцами, японцами, канадцами, индийцами, питался в специальной столовой. Но дней через десять в мою комнату постучались три парня и девушка, и сказали: «Дорогой товарищ из Советского Союза, мы изучаем русский язык, хотим общаться».
Жизнь в то время в Китае, а это 1989 год, для населения страны была сложной. Рис, яйца, масло нужно было получать по карточкам.
– А как развал СССР сказался на Китае?
– Болезненно, конечно. У них была такая же ситуация – когда лошадь уже мертвая, а телега катится в пропасть. Эту телегу надо было как-то остановить. И это сделал Дэн Сяо Пин, который начал с того, что предложил гражданам заняться частным предпринимательством и обогащаться. Убрал ненужные налоги и создал льготные условия для малого и среднего бизнеса.
Этот год языковой практики дал мне очень много: я лучше узнал страну, увидел её народ изнутри. Стал понимать их менталитет, и понял, что ты никогда не станешь для них «своим», как бы ты филигранно не писал и не говорил по-китайски. Они никогда тебя не примут в свой очерченный китайский круг. Ты никогда не станешь real chinese.
– Чем это объясняется? То есть, имперское мышление ощущается даже в простых людях?
– Не то чтобы имперское, а, скажем, обособленное. Например, само название Китая – «Чжунго» – означает «Серединное государство». Это два иероглифа – «чжун» и «го». «Чжун» означает середина, центр. А иероглиф «го» означает государство. В эпохи расцвета и ослабления Китайской империи там неизменно считалось, что они Центральное государство, Серединное. А все остальные вокруг – вассалы.
Это исторически сложившееся мышление людей в закрытой до определённого времени стране. Как и в СССР, в Китае было очень трудно выехать за рубеж и увидеть, скажем, жизнь в капиталистических странах.
Но и сами по себе китайцы очень консервативны. Даже сегодня они не приняли европейскую медицину, европейскую кухню. При этом китайцы четко знают, что они принесли миру и гордятся этим. Помнят все обиды, которые им нанесли в результате тех же опиумных войн. Все эти обиды – как тлеющие угольки. Когда Гонконг и Макао перешли под юрисдикцию Китая – это была огромная радость для них. Когда в космос полетел первый китайский космонавт, весь Китай не спал.
– Скоро распадется СССР…
– Но в Узбекистане процесс развала социалистической системы начался раньше. По-моему, это связано с тем, что Узбекистан скорее мононациональная республика. Там уже в 1990 году спустили директивы вести все собрания и планерки на узбекском языке. Именно тогда начался большой отток русскоязычных специалистов с авиационного завода имени Чкалова, с Ташкентского тракторного завода, завода «Узбекхлопкомаш» и других. В Ташкенте было много предприятий, где работали русскоязычные специалисты.
В 1990 году, после стажировки в Китае, наша группа вернулась в Ташкент. Через неделю меня с однокурсником вызвали в Министерство образования. С нами беседовал начальник отдела. Сказав о том, что у нас самые высокие баллы, он обрисовал наши перспективы: «Вы будете приняты на международную работу, обеспечены жильем, а работа будет интересной». Единственное, что нам надо было сделать, это поменять пятую графу в тогда ещё советском паспорте, стать узбеками. В этот же день у меня состоялся взрослый разговор с отцом, который полностью одобрил моё желание поискать любую возможность вернуться в Казахстан.
В Алма-Ате я стал искать учреждения, где были бы востребованы мои знания. Но институтов и школ с китайским языком в городе и стране не было вообще. Помню встречу с Виктором Тё в молодом КРАМДС банке, где меня приняли очень дружелюбно, сказав, что китаист им нужен и предложили стать акционером. Осталось только внести нужную сумму, которой у меня не было. Где-то в размере стоимости новой «Волги». Безуспешно пытался попасть на прием к Олжасу Сулейменову – лидеру движения «Невада-Семипалатинск», но его часто не было в городе. Мне посоветовали записаться на приём к Мурату Мухтаровичу Ауэзову, сказав, что он тоже китаист. Председатель Комитета по международным и межпарламентским связям Верховного Совета Казахской ССР меня принял. Мы хорошо и душевно поговорили, и Мурат Мухтарович пожелал мне хорошей учёбы и посоветовал обратиться вновь после завершения учёбы и получения диплома.
Я вернулся в Ташкент. А через месяц к нам на кафедру китайского языка приехал начальник отдела кадров Алма-Атинского отделения Алма-Атинской железной дороги Марат Байжанов. Он сказал, что станция «Дружба» начинает свою деятельность и нужны переводчики со знанием китайского языка. Руководство университета дало добро. И я решил – надо ехать!
А отец сказал: «Одного я тебя не пущу. Для начала ты должен жениться». Когда где-то там наверху пазлы складываются в красивую картину, то и на земле всё точно так же: девушка, которую я знал уже три года, дала согласие стать моей супругой.
21 декабря 1990 года сыграли свадьбу, и мы с женой тут же уехали на станцию «Дружба», где я проработал до лета 1992 года – очень знаменательного для нас с женой года: мы получили дипломы, а 28 мая появился на свет наш первенец. С этим багажом – свидетельством о браке, свидетельством о рождении сына и двумя дипломами – я опять поехал к Мурату Мухтаровичу. В ответ Мурат Мухтарович даёт мне газету с Указом Президента о назначении его Чрезвычайным и Полномочным послом Казахстана в Китае. Я до сих пор помню его с хитринкой взгляд из-под очков и вопрос: «Поедете со мной?».
И вот я прохожу ускоренную стажировку, и уже в ноябре мы летим в Пекин вручать верительные грамоты. В посольстве я проработал 8 лет.
Китай один из первых заключил дипломатические отношения с Казахстаном, один из первых прислал сюда своего посла г-на Чжан Дэгуана. С точки зрения геополитики Казахстан имеет немаловажное значение для Китая. У нас довольно протяжённая общая граница, непосредственное соприкосновение с СУАР, казахи, проживающие в Китае, а также уйгуры, проживающие в Казахстане… На заре этих отношений не было никаких достижений в нефтяной сфере, ничего не было. Была лишь зона рубля, стагнация экономики и зависимость от Москвы.
В то время ещё ничего не было ясно о недвижимости, об активах Советского Союза за рубежом. Посольство Советского Союза в Пекине было одним из самых больших. На его территории расположены церковь, парк, школа, жилой комплекс. Автоматически все это стало собственностью новых независимых республик, но правопреемницей была Россия, которая унаследовала и всё остальное – долги и проблемы. В декабре 1992 года в Пекин с официальным визитом приезжал президент РФ Борис Ельцин. После его визита посол России Игорь Рогачев озвучил Мурату Мухтаровичу позицию Ельцина о зарубежных землях и недвижимости – «Ни пяди! Только денежное возмещение». Мурат Мухтарович пожал руку Игорю Алексеевичу, поблагодарил его и мы ушли. Отказались даже от выделенной машины.
После этой встречи мы обратились в Центральный офис дипломатического сервиса с просьбой выделить нам площадь под диппредставительство. Для нас в дипломатическом городке нашли помещение на 13-м этаже, где мы могли на первых порах открыть первое посольство РК в КНР. В этом же здании были расположены посольства небольших государств и стран Африки. Нас было всего три человека – посол, я и Владимир Овчаров – референт по хозяйственным вопросам. Первое время мы передвигались на такси. Жили в выделенном под посольство помещении.
– Приятные воспоминания. Похоже на истории с переездом в Астану.
– Да. В то время, когда мы с Владимиром занимались обустройством посольства, на звонки отвечал сам посол. У нас была одна электрическая печатная машинка, на которой менялись шрифты. В первое время писали все письма на английском языке. Были моменты, когда Мурат Мухтарович сам сидел за машинкой и печатал письма.
Первыми, кто узнал об открытии нашего посольства, были китайские казахи. Они представляли Институт иностранных языков, Институт национальной культуры и литературы, различные журналы. Эти люди были переполнены гордостью за Казахстан и стали приходить и общаться с послом. Они сохранили родной язык и традиции. В их речи, может, и есть китаизмы, но это совершенно не портит язык.
Поскольку мы были первыми, мы не ощущали прессинга. Все встречи проходили на должном уровне. В этот период своей работы я перевидал много китайских руководителей из различных министерств и ведомств, Всекитайского Собрания Народных Представителей. Все вопросы, которые ставились на обсуждение, решались как минимум на уровне заместителя министра. Были и забавные моменты. Нас как-то не пускали в МИД, потому что мы подъехали на дешевом такси желтого цвета. Пока не пришел дипломат из службы протокола и не сопроводил нас. Когда мы, наконец, приобрели автомобиль и установили на нем флаг Казахстана, те же солдаты с центрального входа приветствовали посла, вытянувшись в струну и отдавая честь!
Одна из самых важных вех в истории казахстанско-китайских отношений – это переговоры по демаркации границы и подписание Соглашения о государственной границе от 26 апреля 1994 года. Стороны переговоров встречались 2 раза в год, осенью и весной. Теперь граница между нашими государствами чётко очерчена. Были интересные моменты во время этих переговоров. Как-то раз члены нашей делегации между собой переговаривались на родном языке.
Глава китайской делегации шёпотом спросил своего переводчика: «О чём они говорят?». Тот: «Я не понимаю. Они говорят на казахском языке». На следующее утро за столом переговоров сидели два казаха из СУАР. Они встали и по-казахски представились: «Мы лейтенанты НОАК. Зовут нас так то. Мы переводчики».
– Быстро китайцы сориентировались!
– Да, реакция была молниеносной. У китайцев очень сильная переводческая школа. В свое время Токаев хотел такую школу создать в МИДе.
– Насколько переводчик может не только разрядить, но и создать определенную атмосферу во время переговоров? Повлиять на успех?
– Переводчик не влияет на процесс. Переводчик невидим. И в переговорах самое главное, чтобы твое присутствие не было заметно. В переводе не должно быть никакой отсебятины.
Когда в 1996 году в Москве была первая встреча Шанхайской организации сотрудничества, меня вызвали в качестве переводчика для президента. В самолёте Нуртай Абыкаев вручил мне речь президента: «Работайте». На следующее утро в Кремлевском дворце собрались все пять президентов – Ельцин, Назарбаев, Цзян Цзэминь, Акаев и Рахмонов. Когда подошла очередь, Нурсултан Абишевич отложил в сторону папку со своей речью. Это был единственный президент, выступавший «без бумажки». Все остальные читали свои выступления с листа. Речи российского, таджикского, кыргызского президентов переводил Кирилл Барский, помощник посла Рогачёва. Ему эти речи были высланы заранее. Речь Нурсултана Абишевича переводил я. Кирилл дал мне совет – закрой глаза, слушай и спокойно переводи.
Помню, работал с премьер-министром Нурланом Балгимбаевым во время его официального визита в Китай. Он умел очень ёмко и доходчиво излагать свои мысли. Это было на встречах с премьер-министром Китая и с председателем КНР.
– А как с вашей деятельностью связаны фестивали еды? Недавно вы проводили фестиваль мант…
– Мы с друзьями уже более 6-ти лет проводим различные мероприятия. Это фестиваль кухни народа Казахстана «Той-Казан». Есть движение «Alma-Qala», когда мы каждую весну сажаем деревья. Первое время искали по городу пустые участки и сажали деревья там. У нас есть друзья, которые занимаются питомниками, они нам выделяли саженцы. Есть бизнесмены, которые давали деньги на приобретение саженцев. В прошлом году мы плотно работали с акиматом Жетысуйского района. Они предоставляли участки под посадки и обеспечили полив и уход за деревьями.
– Это все для души, а основная деятельность сегодня с чем связана?
– Я даю частные уроки китайского языка. Второй рабочий язык у меня английский. Основная деятельность сегодня – развитие бизнеса, поиск новых направлений.
– Вам в прошлом году исполнилось 50 лет. Как себя ощущаете?
– У меня родители живут недалеко от города, в селе Маловодное, так что я себя не ощущаю взрослым. Для них я до сих пор мальчик. Я приезжаю к ним, папа меня отправляет работать в сад, а мама жалеет, зовет чай пить.
Я никогда не был один, и это тоже фактор, который не позволяет себя чувствовать взрослым. Мы с женой с первого дня не расстаемся, всё время вместе. Она была со мной на станции «Дружба», в Пекине, была со мной на проекте в Урумчи, где у нас родилась дочь, которой сегодня уже 13 лет.
– Мансур, в вас сидит три ментальности – казахская, узбекская и китайская. Что в вас есть от каждой культуры?
– В Узбекистане традиционно существует уважение к старшим, даже если он старше тебя на один час. Уже отношение – ака. Сiз – Вы. Узбекским девушкам не режет слух слово «Опа», а парням – «Ака». У узбеков другая культура, жена обращается к мужу на «Вы», даже к детям на «Вы», и дети с родителями на «Вы». Моя восточность еще и в том, что лучше выслушать, чем спорить. Узбеки говорят: «Иссик сомсани есанг, тiл кюядi», то есть, «Горячая самса обжигает язык». То есть, надо иметь выдержку. Сабыр…
Недавно о семи гранях нашей степи говорил президент. Наверно, ему надо было чуть раньше с этим выйти. Поднимать культуру наших предков, вспоминать наших батыров. Это то, что течёт в моих жилах. Нить, которая не прерывалась. Мои предки лежат в Шиелi и я плоть от плоти их потомок. Вот эта широта души, незлопамятность, гостеприимство, уважение к матери, женщине – это все от моих предков. Наши предки ставили женщину на ступеньку выше себя.
Что касается китайского. Когда я учился в Китае, я принимал их такими, какие они есть, со всеми их недостатками. Они были в душу родными.
– Мансур, что такое счастье для вас?
Счастье – просыпаться здоровым, знать, что твои близкие тоже здоровы, они есть.
Счастье дышать с друзьями одним воздухом, жить в одном городе. Счастье ощущать себя полноценным мужчиной. Быть самим собой. Мама после аварии лишилась ноги, она колясочник, но она не сломалась, она продолжает обучать детей. Счастье, что она есть. Глядя на неё, как она воспринимает невзгоды и любит жизнь, невольно начинаешь ценить своё счастье!
Ботагоз Сейдахметова
