Бибигуль Тулегенова: Старость дается избранным

133

Самой народной артистке СССР и Казахской ССР, легендарной оперной певице Бибигуль Ахметовне Тулегеновой в декабре 2019 года исполнилось 90 лет.

Между тем, она даст фору молодым пятидесятилетним коллегам по сцене и тридцатилетним соотечественникам, потому что по сей день работает, проводит конкурсы международного уровня, читает художественную литературу и в курсе политической повестки дня.

Мы пьем кофе за вкусным дастарханом. Кофе настоящий, из итальянской кофемашины, так что кухня наполняется дивным ароматом. На столе «правильная» выпечка, без муки. Ей надо следить за здоровьем. Бибигуль-апа интересуется моей жизнью. Слушает внимательно. Мы болтаем обо всем, и о нашем, девичьем, тоже.

– Не замужем? Была у меня одна знакомая старая дева, в 52 года вышла замуж и сразу забеременела. Сейчас ее сыну 23 года. Родители мечтают, чтобы он поскорее женился, внуков хотят успеть понянчить.

«Старая дева». Давно не слышала этого выражения. Мне совсем не обидно, напротив, почему-то трогает очень, до сердца. Как-то мы разучились так говорить с этими толерантностью и политкорректностью. Я отмечаю, что у нее всегда «улыбаются» глаза. Все такие же зеленые, как в юности.

– Бибигуль Ахметовна, вы все такая же красавица! Как вам это удается?

– Не знаю (смеется). Я смотрю на свои старые фотографии и думаю: «Боже, какая я стала древняя». Собралась к вашему приходу, уложила волосы, а пришли бы случайно, увидели бы перед собой древнюю старушку с двумя палочками. Дома я не крашусь, хожу с распущенной косой. А когда приходят люди,  не могу себе позволить находиться в таком виде, ведь я публичный человек. Так что искусство человека стимулирует, воспитывает.

Стыдно жаловаться на жизнь в мирное время

О Бибигуль уже много написано. Кажется, ничего нового я не смогу вам сообщить об этой удивительной женщине с типичной для многих советских людей биографией. Говорим о тяжелом времени репрессий, которые уничтожили цвет нации.

Отца певицы арестовали в 1937 году по обвинению в шпионаже.

–  Он был осужден по 57-й статье как враг народа, как японский шпион. Мой бедный папа, наверно, и не знал, что такое Япония и кто такие японцы. Я искала место его захоронения, чтобы поставить ему памятник. Выяснилось, что его расстреляли в Алма-Ате. Мне случайно попался расстрельный список, где было и имя моего отца. Он погиб 11 марта 1938 года.

Мама осталась одна с семью детьми.

–  Быть дочерью репрессированного в то время было тоже приговором…

–  Отца в 1958 году посмертно реабилитировали, но меня все равно не выпускали за границу до 1968 года. А я не знала почему. Перед зарубежными гастролями мы ездили в Москву в ЦК, жили там по десять дней, писали на 43 страницах свои биографии. Я честно писала, что в 1938 году отца арестовали и мне с тех пор неизвестно, где он. И меня каждый раз убирали, все едут, а я – нет. Я думала тогда – это потому, что за меня некому поручиться.

Ведь я всего в своей жизни достигла сама, своим трудом.

Я ушла от мужа в никуда с двумя детьми, когда он стал меня донимать ревностью к сцене.  И тем не менее живу по сей день.

Прожила тяжелую жизнь – и землю копала, и картошку сажала, собирала. Все было. Во время войны жили впроголодь. Но и это преодолели. Поэтому, когда сегодня мне жалуются, что нечего есть, я удивляюсь. В мирное время, если этот человек посидит даже с протянутой рукой, за день сможет собрать денег на кусок хлеба и бутылку кефира. Поэтому сейчас  говорить, что мы нуждаемся, бедные, нехорошо. Надо трудиться, чтобы жить, как другие. Мне скоро 90 лет, я ведь по сей день работаю. Вы же не просто к какой-то бабушке пришли в гости.

– Вас трудно бабушкой назвать…

– А я бабушка, и горжусь этим! Недавно прочитала в одном журнале, что жизнь дается всем, а старость – избранным. Оказывается, я избранная. Это такое счастье! Я вижу своих детей, вижу достижения моей Гузелечки, как она работает. Конечно, за нее переживаю, но горжусь ею. Жалко, что ушла Марьямгуль, она была хорошей девочкой. Все проекты, которые она нам оставила, сейчас мы с Гузель осуществляем.

Память – главный признак возраста

– Бибигуль Ахметовна, у вас замечательная память – помните все имена и даты, названия всех арий, композиторов, поэтов. Хорошая память – это и есть признак молодости души?

– Я стараюсь много читать. Телевизор почти не смотрю, только последние известия либо хорошую программу о культуре. Особенно, когда хорошие певцы поют. Когда читаешь, больше получаешь.

А по телевизору нечего смотреть. Всякую белиберду транслируют. Почему-то  показывают только эстрадных артистов – вот они женились, вот они разошлись, вот они делят имущество, то у них несчастье, кто-то опять заболел и лежит при смерти. Ну что это такое? Причем только об эстрадных артистах, ни о ком больше не говорят.

Я все время говорю на телевидении: «Ну хоть раз в год вы можете показать высокое искусство?!». Только иногда можно услышать по радио в машине  хорошую музыку. А так, кроме «тырым-пырым», ничего нет. И меня это возмущает.

– Что вы сами чаще слушаете?

– Я очень люблю народные казахские, татарские песни, потому что моя мамочка была татаркой. Но она никогда не пела татарские, только казахские песни. Они все у меня были на слуху. Все песни услышала от мамы.  Дома мы говорили по-русски, поэтому казахского я не знала до приезда в Алма-Ату.

Здесь  я работала на радио и пела в эфире. Просила у коллег подсказать значение того  или иного слова на казахском, вот так я выучила этот язык.

Много слушала народных певцов — Келибекова, Айжамал Омарову, Койшыбаеву, Рабигу Есимжанову, Куляш Байсеитову (я видела ее, она была в возрасте моей мамы).

– Исторический момент для молодой певицы…

– Я стеснялась к ней подойти. А нынешняя молодежь не только не боится подойти, но и с ног собьет. Один раз ко мне подбежали молодые люди, чтобы сфотографироваться.  Я даже упала. Хорошо, что в кресле сидела на первом ряду. А они все лезут и лезут. Тогда моя дочь Гузель потихоньку увела меня. Смотрим, а они меня потеряли, ищут (хохочет).

Поэтому я не люблю никуда ходить, потому что придешь, все хотят обниматься и делать селфи. Мне эти селфи уже надоели.

– А вы мобильным телефоном пользуетесь?

– Только для звонков. Когда мне говорят, что пришлют эсэмэску, я отвечаю, что в этом деле ничего не понимаю. В моем телефоне только контакты моих внуков и правнуков.

Консервы и консерватория

Бибигуль всегда была центром притяжения хороших талантливых личностей. В 18 лет молодую работницу консервного завода приметила Галина Серебрякова на конкурсе вокальных талантов в Семипалатинске. Репрессированная в эти края писательница была первым человеком, который заметил ее талант.

–  Галина Серебрякова сказала мне, что мой тембр голоса, как у Гали Курчи, а я и не знала кто это. Я никого не знала из певцов, кроме Куляш Байсеитовой и Жамал Омаровой. И когда она мне посоветовала учиться в консерватории, я ей ответила, что  и так работаю на консервном заводе. «Деточка, на консервном заводе консервы делают, а в консерватории таких талантливых детей, как ты, воспитывают», – ответила мне тогда Галина.

Серебрякова преподавала юной Бибигуль уроки музыки, занималась с ней три месяца, так что на своем первом вокальном конкурсе девушка произвела фурор, исполнив произведение Штрауса.

– Серебрякова тогда сказала, что теперь я должна поехать в Москву к певице Неждановой, она напишет рекомендательное письмо. Эта была великая русская певица, я тогда этого не знала. Меня же больше взволновало то, что я могу теперь, после Алма-Аты, попасть в Москву. Вот какая я была ограниченная.

Опера и казахские народные песни

– Бибигуль Ахметовна, казахи узнали оперу, новый для нас жанр певческого искусства благодаря советскому влиянию. Как вы считаете, нам идет опера?

– Казахи испокон веков были сказителями. Все передавалось из уст в уста. Они и радость, и горе через музыку передавали. Когда мы пели народные песни за границей, нас спрашивали: «Какое красивое произведение, чей это романс?». Мы отвечали, что это народная казахская песня. «Не может быть!» – удивлялись иностранцы. Обычно народные песни создаются в куплетной форме. Да, они красивые. Но казахские народные песни имеют широкий диапазон, высокие ноты, прекрасные тексты. Нужно иметь хорошую технику, чтобы исполнять такие песни.

– Но ценят ли сегодня казахи наше народное музыкальное наследие?

– Те, кто учится в музыкальных заведениях, наверняка ценят, – считает певица. – Когда мы учились в консерватории, всегда старались прийти в театр. В то время кроме театра и филармонии ничего не было. Была еще танцевальная площадка в парке, куда мы ходили танцевать. В театр на первый акт попасть было невозможно, народу было очень много. Люди туда приходили в вечерних туалетах, красивые, торжественные. Мы этим пользовались, чтобы проскочить в театр, прячась за спинами людей, потому что были стройными. Часто получалось попасть на второй или третий акт спектакля, и мы были этим счастливы.

А сейчас молодежь не загонишь в театр.  Даже студентов консерваторий надо тащить в театр. Вот ведь как.

У всех своя судьба

Мы общаемся уже два часа, потом она садится за рояль и играет. Специально для меня. Извиняется, что уже голос не тот. У меня защемило сердце.

– У каждого своя судьба. Я счастлива, меня все любят. Уже, будучи профессиональной певицей, академиком, профессором, понимаю, что прежде чем нести высокое искусство, надо изучить свою национальную культуру. А культуру можно узнать через музыку, вокал. Народные песни – это наша жизнь.

Когда я пою, думаю о слове. Поэтому у меня музыка и слова идут рядом.

Есть прекрасный концерт Мухамеджанова для голоса с оркестром. Никто его не поет, я одна пою. Тема взята из казахской народной песни «Ардақ». Я пела, зная, о чем пою.

Ты для меня лучшая

Моя 90-летняя героиня все время вспоминает мать, называя ее «мамочкой».

– Я занималась только творчеством. У меня трое детей, были сестры, надо было всем помогать. У нас была большая семья. Моя мамочка была очень жесткой, говорила: «Мне наплевать, что ты народная. Ты берешь своим, купи и этому, и тому». Одному купишь, мама у меня отбирала со словами:  «Своему ты еще купишь». Вот так она меня воспитывала. Говорила: «Не радуйся, что тебе дают, умей и отдавать тоже».

Если маме не нравилось, как поют другие, она говорила: «Қойшы! Немене бүл, оқымай молда, шүқымай қарға болған. Түріде жаман. Бәрі бір менің қызымнан жаман айтады, менің қызымнан артық жоқ». (Смысл таков: «Лучше моей дочери никто не поет».  – Б.С.)

Я стеснялась этих слов, просила маму не говорить такое при посторонних, иначе люди меня перестанут уважать. А она: «Все равно буду всем говорить, что ты лучшая».